А ведь моя душа еще горе наше недовыстрадало, как первой любовью к мужчине меня обдало. Я всем сердцем его… человеческой грешной сутью, но, мамочка, вот незадача, я стою на распутье: не подходит ко мне, только смотрит долгим тяжелым взглядом, а куда не пойду, не заверну, знаешь, он всюду рядом.
За любым поворотом мы – плечом к плечу, и я, как счастливая райская птица, сразу лечу.
Мама, он меня сгубит: занял мое сердце, томит его и целует, щемящими взглядами на части рубит… Точно… от него нет покоя, ни днем, ни ночью; если однажды не видела, мама, не видела ни его спину, ни его тень… сгрызть бы себя, и я понимаю: неоправданно прожитый день.
Ох, мам, я же хорошая девочка, я верю в сказки, счастливый конец, у меня за спиной немало разбитых сердец, но я хочу именно с ним сплестись в кольцо и изучать до помрачения его лицо, чувствовать его руки, сжимающие мои и его тело, и сладкую тяжесть, давящую изнутри.
Можно не пить и пьянеть, так я уже, мама, точно нетрезвая (а была бы трезвая, не звонила бы); споил собой утром-вечером-днем, опьянил меня, влил в меня ром. Ртом меня, бывшую дикую, дерзкую, резвую, до краев заполнял любовью. Он тот последний бокал спиртного, он грозит моему здоровью, ох кто бы меня, безнадежную, вспорол бы и выпорол.
Не могу излюбить, замечтать, выплевывать его в пол – так прочно сидит под сердцем, в груди, печенках, я уже почти хочу за него, от него… хотя, впрочем, сама ребенок.
Он тот самый, у кого я спрашивала во сне: «Где же ты был?», а он устало мне улыбнулся: «Работа, моя маленькая, я без сил…», обнимал меня всю: руки в волосы, и грел замершие пальчики ножек своими ногами.
Послушай, мама, я не слышала приятнее голоса, чем у него, и не видела прекраснее глаз …
Между нами точно искры, разряды, молнии, каждый день изнутри сжигает агония: он как видит меня, так замирает больно, воздух втягивает судорожно, а дальше как будто переключили свет… он проходит мимо или насквозь, и невольно, неосторожно убивает меня.
А ведь его друзья толкают его навстречу, и мои девчонки давно его заприметили. И ты знаешь, мам, я думала, он смущается. Может, обжегся когда-то. Хотела сама справиться, пусть не в моих правилах, но написала ему по сети (так сейчас модно – Интернет поглотил нашу свободу), и спросила всего лишь, как у него дела, а он не ответил мне и потом отводил глаза.
Полгода с лишним я обращалась к Всевышнему и умирала от любовного голода еще полгода.
Мы встречались с ним в разных точках города, я бы и рада на него не смотреть была!
Ах, мама, как вести себя – я не знаю. Не хочу его видеть, и знать – не хочу. Но без глаз его, честное слово, едва живая. Прокричала бы – он бы понял, но я токмо молчу. Он со мной поступает, как хочет, вертит мною, на ревность меня толкает. Все над нами смеются…
Я его извожу, истязаю, ничего не делая, но мысли его занимаю, его ломаю, превращаю его в полуночника, ибо сама как кукла, неловко сломанная в области позвоночника.
И я обратилась к нему опять, так сказать, изящно поставила ультиматум. А вскоре я встретила его с другой, потом еще и еще. Стало немыслимо дурно, неописуемо тяжело. Пусть не держал ее за руку, но я уже знала, что они вместе. И каждый вечер, как бисер, собирала остатки чести.
Но, мама, что бы со мной подруги не делали— не могу не думать, что в его голове, не могу не искать его плеч, не могу не мечтать, не хотеть до слез его рук каждый вечер.
Сама обрубила концы, сама поставила жирную точку. Но что делать, когда я мечтаю о сероглазой дочке, спящей за стенкой в розовой колыбели, пока мы с ним тихо любили б друг друга в постели.
Ах, как же по ночам не спится, лежу на земле, словно чучело райской птицы, смотрю на нависшие рваные тучи; поместила сердце в формалин кипучий: он так колется, но так хочется…
Мои слезы никак не закончатся.
У него проницательный взгляд — он так смотрит… (нас бы в кино снимать), в глубине его глаз одиночество мне мерещится, я не знаю, как жить, он для меня больное — и пока не лечится. Думаю, если мы любим друг друга истинно, значит быть нам с ним прописано (предрешено – «мактуб»). Не нужно быть мной, чтобы увидеть, как он противоречит себе, как же он скуп, даже улыбки от случая к случаю.